Исповедь. Глава 24

Пока я лежал с приступом малярии в отеле «Итурбиде», меня пользовал американский врач по фамилии Парсонс, и у нас с ним завязалась теплая дружба. Парсонс был настоящий живчик, бодрый, находчивый и предприимчивый. В среде его коллег как раз изобрели новый источник дохода — удаление аппендиксов безо всякой на то насущной необходимости. Прослышав об этом, Парсонс тотчас телеграфировал в Штаты, чтобы ему прислали помощника, после чего принялся рекомендовать немедленную операцию каждому из многочисленных своих богатых пациентов, кто имел неосторожность пожаловаться на боли в желудке. Операция стоила тысячу мексиканских долларов, так что уже через несколько месяцев он сколотил состояние.

Английскую колонию в Мексике недолюбливали и презирали. Консул постоянно маялся запором, а вице-консул пил не просыхая. Что любопытно, точно такое же распределение ролей обнаруживается и в любом другом английском посольстве, какую страну ни возьми. Какой простор для философских спекуляций!

Я зачастил в американскую колонию и клуб. Помню, как меня представили одному новенькому, но уже популярному и уважаемому члену клуба: «Это мистер Тьюксбери, будьте знакомы», — и громким шепотом добавили: «Смылся из Чикаго с четвертью миллиона». Здесь я познакомился с милейшими фермерами, которые пригласили меня пожить у них, пока я выздоравливаю. Ранчо их находилось в окрестностях Гуанаято, крупного центра добычи серебра. В самом Гуанаято имелась уникальная достопримечательность: какой-то чудак-миллионер отгрохал там театр, но не простой, а самый роскошный в мире. Кресла, например, были обиты настоящим бархатом, расшитым настоящей золотой нитью. Но по какой-то причине — думаю, потому, что президент отказался принять участие в торжественном открытии, — миллионер обиделся и не стал его открывать. Так этот театр и стоял без дела, развлекая только любопытствующих зевак, вроде меня, и в конце концов сгорел дотла по какой-то случайности.

В Мехико так и кишели американские профессиональные игроки и мошенники. На двоих я насмотрелся вдосталь: одного, тощего и седого янки, звали Макки, другого, его гениального подручного, — Уилсон или что-то в этом духе. Через несколько дней после знакомства Уилсон сделал мне деловое предложение. Управляющий рудника в Сан-Луис-Потоси наворовал золотого песка, но перетрусил и не рискнул смотать удочки. Уилсон сказал, что за тысячу долларов тот с радостью расстанется с компрометирующими мешками общей стоимостью тысяч в пять, и предложил мне войти в долю на равных: каждый внесет по пятьсот. Но зря, что ли, я читал Питчера ¹ и других специалистов по вопросу разлучения дураков с их кошельками? «Тащите свои пятьсот, — с энтузиазмом сказал я Уилсону, — а я поеду и сам обстряпаю дело. Вы — человек занятой, вам не с руки отлучаться из города». Уилсон кивнул, ушел и вернулся через час, без денег, но с напарником. Они долго извинялись, что приняли меня за простачка, а потом Макки заявил. «Слышь, а такая невинная рожа, как у тебя, — это же сущий клад! Я знаю тут одного богатея, просто чокнутого на картах. В бразильский покер ты его обдерешь как липку (в бразильском покере тоже набираешь комбинации, как в обычном, но сдают всего две карты, а потом решаешь, брать ли третью, как в баккара). Мы тебе будем показывать знаками, что у него на руках. С твоей физиономией ему и в голову не придет, что ты мухлюешь».

Психология этих людей очень меня заинтересовала. У них не укладывается в голове, что на свете бывают люди, которые знают все трюки, но мошенничать не желают. Для них весь мир строго делится на жуликов и простофиль. Типично американский подход: знания нужны лишь для того, чтобы обставить конкурента, а честность хороша только там, где тебя легко могут поймать за руку. Даже в любительском спорте их не интересует ничего, кроме победы. Знания ради знаний, игра ради удовольствия — все это, по мнению американцев, легкомысленная чушь. «Жизнь не грезы! Жизнь есть подвиг!» ². Один из них недавно сказал мне, что американский идеал — достижение, тогда как европейский — всего лишь развлечение. В этом есть немалая доля истины, а причина — в том, что мы, европейцы, попросту уже всего достигли и увидели, что все это не стоило усилий. Поэтому мы чувствуем себя живыми, только когда живем сегодняшним днем.

Мехико оказался настоящим рассадником игорных домов, и я стал подолгу просиживать за карточным столом. Играли в основном в монте: банкомет открывает две карты, а понтер выбирает, на какую поставить; после объявления ставок банкомет переворачивает колоду и начинает снимать карты одну за другой. Первая же карта, которая совпадет по масти с одной из двух открытых, определяет победителя. Если игру решит уже самая первая из открывшихся карт (это называется «попал в ворота»), банк выплачивает только три четверти ставки.

Сын одного из видных членов Золотой Зари покатился по наклонной и стал профессиональным шулером. Одно время я часто к нему захаживал, изучая психологию коршуна и цыпленка.

Прежде всего, надо иметь в виду, что мошенник — всегда дурак. Благосостояние — производная биологической успешности, а привычка лгать делает самого лжеца легковерным (факт есть факт). Мой приятель постоянно нес убытки, не считая случайных полос везения, длившихся от силы несколько недель, хотя за это время он успевал нагрести под себя столько, что человеку хотя бы с каплей здравого смысла хватило бы на безбедную жизнь до конца своих дней.

Игра на доверии может принимать любые обличья, но во всех своих формах сводится к одному: как застать жертву врасплох. Обратите внимание, как этот факт подкрепляет общую теорию, гласящую, что передача воли во власть эмоций пагубно отражается на рассудке. Первый этап любого мошеннического трюка — так называемая приманка: жертву нужно заинтересовать или польстить ее тщеславию. Самый грубый и простой вариант — показать незнакомцу, что вы ему доверяете, попросив пять минут посторожить ваши часы или бумажник. На этом нехитром фундаменте выстраивается целая стратегия, удивительная в своей изощренности. Самых проницательных банкиров «нагревали» таким манером на десятки тысяч. Общий план заключается в том, чтобы подстроить серию мнимо случайных происшествий, в которых главарь мошенников сможет выставить себя в глазах жертвы в самом выгодном свете. Жертву побуждают восхищаться великолепным чувством юмора, щедростью, честностью и справедливостью и тому подобными достоинствами, которые тот проявляет в различных чрезвычайных обстоятельствах. Убедившись, наконец, что жертва прониклась к нему доверием, жулик переходит к следующему этапу. Он предлагает жертве принять участие в каком-нибудь предприятии, на котором оба они якобы могут нажиться, после чего в силу вступает тысяча и один способ повернуть ситуацию так, чтобы жертве пришлось внести в дело кругленькую сумму. При этом жертва не может высказать никаких подозрений (даже если таковые возникнут), не нанеся своему «благодетелю» чудовищного оскорбления. И вот уже несчастный простачок загнан в угол: с одной стороны, обычной человеческой порядочностью, с другой — неотразимой привлекательностью предложенной ему аферы. Он выкладывает деньги — и мошенник растворяется с ними без следа.

Я мог бы описать в подробностях с полсотни подобных схем. Изобретательность их вызывает у меня умозрительное восхищение, но за всеми ними неизбежно кроется какой-то основополагающий изъян, потому что в руках мошенника миллион тает быстрее, чем тысяча — в руках любого другого человека. Наблюдать представителей этого типа в изобилии можно любом шикарном баре или отеле: все они одеты с иголочки и прекрасно ухожены, все смеются, шутят и сорят деньгами, а между тем у девяноста процентов неотступно свербит в голове: «Как же я буду платить по счетам?» — и это еще в лучшем случае; а за всеми этими мелкими беспокойствами стоят более глубокие, от которых нет и не предвидится избавления: «А что если от меня отвернется удача?» и «Что станется со мной, когда моя уверенность во всеобщем простодушии окажется наивной иллюзией и я потеряю то единственное, что ставлю на кон в своей игре, — мою свободу?»

В Такубаю, роскошный фешенебельный курорт с большим казино, можно добраться из города приятнейшим образом — на электрическом трамвае. Игра идет за длинными столами, на которых громоздятся стопками тысячи серебряных долларов. Однажды вечером, сидя за одним из таких столов, я заметил, что электрическая люстра у меня над головой начала раскачиваться. Снаружи донесся оглушительный грохот, и внезапно весь свет в зале погас. Я понял, что началось землетрясение. В зал набежали служители со свечами, но поздно: света не было всего пару минут, но за это время казино почти опустело и большая часть денег со столов исчезла.

Я играл по одному из вариантов мартингала ³ и оставался в выигрыше чаще, чем того заслуживала моя глупость. Но однажды фортуна повернулась ко мне задом и мне пришлось поднять ставку вплоть до лимита, принятого в казино. Случился небольшой перерыв (по-видимому, послали за очередной новой колодой), я встал из-за стола и вдруг поймал себя на том, что нервно расхаживаю взад-вперед по проходу. Нечто подобное со мной произошло несколькими годами ранее на шахматном конгрессе в Берлине, когда я вдруг как будто увидел себя со стороны. «Нет, вы только посмотрите на этого молодого дурака! — казалось, говорил я сам себе. — Он поставил на кон весь свой месячный доход». Наконец, карты сдали, и я выиграл, но «попал в ворота» и получил только семьдесят пять процентов. Я взял выигрыш, вышел из казино и с того дня никогда больше не садился за игорный стол, исключая те четыре дня в Монте-Карло несколькими годами позже, когда я решил вспомнить старое не ради денег, а просто забавы ради. Тогда я поставил за правило брать с собой в казино ровно пять фунтов и после того, как истрачу их, не возвращаться к игре до следующего дня. Но на сей раз удача мне улыбалась, так что и на четвертый день я все продолжал выигрывать. Внезапно я вспомнил, что меня пригласили на ланч, и тут осознал, что выиграл уже больше трехсот пятидесяти фунтов. Ну все, подумал я, с меня хватит. После ланча я упаковал вещи и отбыл в Ниццу со всей поспешностью, дав себе клятву, что ноги моей больше не будет в этом княжестве. ⁴

За всеми моими приключениями я не забыл, что приехал в Мексику ради гор. Моя прислуга, девушка-индианка, как-то прознала, что я от них без ума; однажды она позвала меня на крышу и показала на два заснеженных пика, высившихся вдали ⁵. Как я уже говорил, высоту и расстояние я оцениваю на удивление точно. Учитывая, что Мехико находится примерно в семи тысячах футов над уровнем моря, я прикинул, что эти вершины должны достигать одиннадцати-двенадцати тысяч, а от города их отделяет миль восемь-десять ⁶. «Когда-нибудь надо будет туда выбраться и подняться на них, — сказал я себе. — Наверняка с этих вершин будет видно настоящие большие горы — те, что отсюда милях в восьмидесяти» ⁷. Но мой прекрасный план провалился с треском. Как выяснилось, это и были те самые «большие горы»! Я забыл сделать поправку на чистоту воздуха. Впрочем, ни один человек на моем месте не смог бы оценить расстояние правильно, если бы его опыт, как у меня, ограничивался только Европой. Позже я узнал, что Гималаи превосходят эти мексиканские горы настолько же, насколько последние превосходят Альпы. В Северной Индии видишь гору и думаешь, что до нее всего день пути; отправляешься в путь, идешь и на четвертый день понимаешь, что ее видимые размеры, равно как и расстояние до нее, почти не изменились.

Я так и не попытался одолеть те два пика — уж и не знаю, почему. Может быть, из какого-то невнятного чувства товарищества. Я хотел дождаться Эккенштейна ⁸, который должен был приехать в Мехико ближе к концу года.

Перевод © Анна Блейз, 2014