Магия без слез. Письмо №14: шум.

Cara Soror,

Твори свою волю: таков да будет весь Закон.

Вы спрашиваете, каково на сегодняшний день главное препятствие к развитию человека.

Я отвечу одним словом: ШУМ.

Вспомните краткий компендиум наставлений от просветленных йогинов:

1. Сядь и не шевелись 
2. Ни о чем не думай
3. Заткнись — и…
4. Выйди вон.

Второе из этих указаний по определению подразумевает третье: ведь до тех пор, пока не прекратится весь этот галдеж, невозможно ни думать, ни перестать думать.

Опять-таки, Четвертая Добродетель Сфинкса — Молчание; по этому вопросу я отошлю вас к очеркам «Шаг за шагом — к истине» (№14)[1].

Но на самом деле нас интересует что-то совершенно другое, что-то практическое, из повседневной жизни. Ну что ж, отлично; вы упоминаете, что «гоэтия» в буквальном смысле означает «завывания», что мы официально используем колокольчик, тамтам, заклинания, мантры и так далее. Все это так — применительно к магии; но ничто из этого не применимо к йоге, даже мантры: по мере тренировки мантра проговаривается все быстрее и быстрее, пока не превратится в «мысленное мычание». Букву «М» произносят с плотно сжатыми зубами, а в слове «мистерия» корень μυ означает «безмолвие».

Впрочем, следует признать пользу ритмичного, монотонного звука: он не имеет ничего общего с шумом [англ. noise]. На старофранцузском слово noise или nose обозначало спор, ссору, скандал; провансальские слова с тем же значением — noisa, nausa, nueiza. Но Диес[2] утверждает, что все они произошли от nausea[3] — и, ей же богу, Диес чертовски прав!  

В наши дни разговоры по большей части сводятся к обмену общепринятыми похрюкиваниями: большинство людей как будто намеренно стараются ни за что не сказать ничего осмысленного — по крайней мере, в обычных беседах. (Джеймс Брэнч Кейбелл просто уморительно обыгрывает эту невыносимую привычку.)

Однажды я получил преполезнейший урок: я понял, насколько многословны и, следовательно, избыточны даже самые лаконичные наши речи.

Мой Наставник предписал мне реконструировать один ритуал[4]. Это было в 1912 году, но темп жизни уже тогда беспощадно ускорился, и я понимал, что заставить людей заучить наизусть даже короткие отрывки будет нелегко. Соответственно, памятуя об ужасах франкмасонства с его пространными, педантичными, постными и пошлыми словоизлияниями (в особенности на высоких градусах Шотландского и Египетского уставов), я решил безжалостно вырезать все лишнее — насколько то было мне под силу.

Получилось просто замечательно.

Но один из наших соискателей оказался глух, как пробка. (Он не просто «плохо слышал» — у него были порваны барабанные перепонки.)

Разумеется, можно было бы показывать ему листочки с текстом, одновременно произнося реплики. Но вот беда — большую часть церемонии соискатель проходит с завязанными глазами!

Ничего не оставалось, как складывать его собственные пальцы в слова на языке глухонемых. Так я и поступил — и оказалось, что в ситуации, когда думать было некогда, даже тот «необходимый минимум», который я оставил, удалось сократить еще процентов на сорок, не меньше, — и безо всякого ущерба для ритуала. «В этот день мы многое поняли!»

Разумеется, никто не отменял Искусства Беседы, и я имел счастье быть знакомым с тремя или, пожалуй, четырьмя самыми красноречивыми людьми на свете, — но речь сейчас не о том. Да и я не из тех, кто осуждает импасто как напрасную трату краски.

Я всего лишь с прискорбием отмечаю, что Черные ложи как будто сговорились отучить людей думать, — и мне всерьез кажется, что это организованный заговор. 

Да, неприкрытый и бессовестный! В некоторых странах уже ввели принудительное прослушивание правительственных программ, и, быть может, не за горами тот день, когда всех нас закон обяжет ежедневно внимать бессмысленной бубнежке бибисишников.

Они похваляются свободой совести — а между тем к микрофону допускают лишь самую узколобую сектантскую пропаганду. Я не удивлюсь, если скоро введут цензуру книг (газеты уже подвергают цензуре, как бы яростно это ни отрицали) и даже частной переписки. А из-за этого, в свою очередь, расплодятся паразитические функционеры, на которых смогут положиться при голосовании те подлецы, которые придумают для них синекуры. Между прочим, это и есть тот ядовитый плющ, который удушил тополь Франции!

Но эти негодяи, эти притеснители душ, отлично знают, что им угрожает опасность. Они дрожат от ужаса при мысли о том, что кое-где еще остались думающие люди, способные осознать происходящее, организоваться и вымести все это поголовье паразитов подчистую!

Потому они стремятся сделать так, чтобы думать разучились все. Долой бесплатные школы! Детей пусть муштруют гуртовщики-недоучки, которых будут лишать зарплаты по первому же признаку несогласия с высоким начальством. А что до прочих, то весь мир нужно оглушить бессодержательной трескотней. Поставить на конвейер все, что только можно, — чтобы ни у кого не осталось и шанса думать своей головой. Привести «развлечения» к единому стандарту — чем громче и неблагозвучней, тем лучше! А краткие паузы между разными видами грохота можно заполнить призывами покупать тот или иной продукт «деловых людей», этих истинных властителей государства, — призывами, которые будут повторяться до тех пор, пока в силу гипнотизма не начнут звучать как приказы. И, разумеется, обычной практикой станет разоблачение предателей родины.

Похоже, к чему-то подобному и ведет вся история последних тридцати лет. Но чего не понимают эти погрязшие в своей тупости имбецилы, так это то, что живой организм должен разумно приспосабливаться к среде обитания, если не хочет погибнуть при первом же серьезном изменении окружающих условий.

Где сейчас была бы Англия, если бы один-единственный человек[5] — человек, которого намеренно «держали подальше» десятилетиями как «ненадежного», «эксцентричного», «опасного», «не внушающего доверия» и «не способного к сотрудничеству», — не выхватил бразды правления из рук «безопасных» людей, растерявшихся при первых признаках опасности?

И что бы он, этот человек, смог поделать, если бы народ его не поддержал? Ничего. А значит, все еще остаются люди, чья независимость, чувство реальности и сила духа взлетают в цене тотчас же, как только все прочие — кроткие, милые и пушистые овечки — начинают бегать в панике, едва заслышав волчий вой.

Да, такие люди есть, и они могут вернуть нам свободу — если только мы сможем объяснить им, что враг, засевший в Уайтхолле, куда более коварен и опасен, чем все наши недруги в стане коричневых рубашек.

На этой ноте надежды я возвращаюсь к своему драгоценному безмолвию.

Любовь есть закон, любовь в согласии с волей.

Братски,

666