Письмо 26. Мыслительные процессы: их всего два

Cara Soror,
Твори свою волю: таков да будет весь Закон.

Оккультная наука — труднейшая из всех. Начать с того, что, она включает в себя всю философию, от онтологии и метафизики до естественной истории. К тому же, самые изощренные и сложные ее принципы напрямую влияют на ход нашей жизни в самых конкретных и практических ее подробностях, а простейшее исследование с точки зрения оккультизма таких, на первых взгляд, приземленных предметов, как ботаника или минералогия, приводит к совершенно отвлеченным рассуждениям о самых неопределенных вещах.

Какие же орудия помогут нам взять эту неприступную крепость?

Первое из них и решительно необходимое — ясность мысли.

В предыдущем письме я до некоторой степени рассмотрел эту тему, но она настолько важна, что я, с вашего позволения, вынужден к ней вернуться — и на сей раз пространно, в подробностях и с самого начала.

А для начала давайте просто очистим свой ум от всех неоднозначностей, в практических целях вынеся за скобки любые метафизические изыски[1]. Ограничимся мировоззрением «обычного человека».

Итак, что же мы делаем в действительности, когда мы «думаем»?

Существует лишь две мыслительных операции — и только. Сколь бы сложным ни казалось высказывание, его всегда можно свести к последовательности этих двух операций. Если же нет, то перед нами лишь видимость высказывания — бессмыслица под маской словоблудия и пустозвонства. Эти операции таковы:

Анализ и Синтез; или
Вычитание и Сложение.

1. Можно исследовать A и обнаружить, что оно состоит из В и С. A = B + C.
2. Можно выяснить, что произойдет с B, если добавить к нему С. B + C = А.
Как видите, эти два выражения по сути одинаковы — но процессы различны.

Пример: нагрейте окись меди до очень высокой температуры, и вы получите медь (металл) и кислород (газ). Нагрейте медь под струей кислорода, и получите оксид меди.

Можно усложнять подобные эксперименты до бесконечности, как происходит, например, при анализе каменноугольной смолы или при синтезе сложных продуктов, например, хинина. Однако происходящее при этом всегда можно будет описать в виде последовательности простых операций — либо аналитических, либо синтетических.

(Интересно, помните ли вы тот восхитительный пассаж из Анатоля Франса, где он интерпретирует некое «возвышенное» мистическое высказывание? Сначала он принимает все слова за обозначения конкретных образов — и получает великолепный гимн, как будто прямиком из «Ригведы». А затем он доискивается до изначальных значений каждого слова — и вся фраза приобретат комический и даже отчасти непристойный смысл. Где искать этот отрывок, я, к сожалению, не помню, — скорее всего, в какой-то подборке «всякой всячины». Но, прошу вас, поищите: вы не зря потратите время!)

Попробуйте применить этот принцип к какому-нибудь тексту. Ведь первый камень преткновения на пути к пониманию текста в том и состоит, что никогда не знаешь наверняка, что именно подразумевает автор (или думает, что подразумевает; или пытается убедить читателя, что он подразумевает то-то и то-то).

Начните с чего-нибудь простого: «Душа — часть Бога». Но что имеет в виду автор, когда пишет «душа»? Что стоит за этим словом: Атман, Буддхи или Высший Манас, Пуруша, Йехида, Нешама или Нефеш, Нус или Психе, Френ, Ба, Ху или Ка, Анимус, Анима или еще что-нибудь?

Что до «Бога», то автор, как и все мы, созидает его по собственному образу или подобию — хочет он того или нет. И спрашивать, что именно он под этим подразумевает, совершенно бесполезно.

И, наконец, самое простое слово — «часть». С ним тоже не все так просто. Вкладывает ли автор в него квантитативный смысл, как в тех случаях, когда мы утверждаем, что шестипенсовик — часть фунта, или же подразумевает под частью некий неотъемлемый фактор, как в утверждении о том, что колесо — часть автомобиля, или что?.. (Я заглянул в словарь Скита и увидел еще одно определение части: «доля; то, что дается кому-либо». В результате я лишь подошел еще ближе к тому месту, куда угодил Моисей, когда погасла свеча[2].)

Факт таков, что лишь очень немногие из нас действительно знают, что означают слова; и еще меньше тех, кто дает себе труд поинтересоваться и выяснить. Мы беспечно и преспокойно принимаем за данность, что мыслим точно так же, как и автор, — по крайней мере, в том, что касается значения слов; а потом еще и удивляемся, что случилось какое-то недоразумение!

Факт (опять же) таков, что мы, как правило, и не желаем ничего знать: куда как легче просто плыть по течению текста — «Жарко греет солнышко, тра-ля-ля-ля-ля, глазки закрываются, дремлет вся земля…»

Почему же мы этим довольствуемся? Да потому, что большинство слов — независимо от своего истинного значения — вызывают приятные или неприятные ассоциации сами по себе, соотносясь с какими-то идеями или образами, пробуждая надежды или воспоминания, а то и просто в силу самого сочетания звуков. (В одном своем путешествии я я отклонился от маршрута на целый месяц, чтобы посетить один городок, — а все потому, что мне понравилось, как звучит его название!)

К тому же, есть всякие специальные приемы — стилистические ухищрения, ритм, интонация, рифма, тысячи и тысячи всевозможных прикрас. На мой взгляд, можно принять за данность, что хороший писатель использует такие уловки, чтобы лучше донести до читателя смысл, а плохой — наоборот, чтобы завуалировать смысл или скрыть его отсутствие.

Одним из лучших пунктов образовательной программы, которая действовала в Аббатстве в Чефалу, было еженедельное сочинение. Все, включая детей пяти или шести лет от роду, писали эссе — «О жилищном вопросе», «Почему Афины пришли в упадок?», «Брачный уклад», «Этика буддизма» и так далее. При этом тема была не так уж важна; главная задача состояла в том, чтобы выявить, упорядочить и сконцентрировать свои мысли по любой заданной теме, а затем изложить их в строго заданном количестве слов — например, в 93, 156 или 418 словах, не больше, не меньше. Великолепное упражнение для любого писателя!

Несколько лет назад мне и самому довелось усвоить замечательный урок. Мне нужно было сократить один посвятительный ритуал, чтобы его стало легко заучить наизусть, — и, как мне казалось, я урезал все подчистую, что только можно. Но потом объявился соискатель, оказавшийся глухим — не просто «слабослышащим», нет! У него были необратимо повреждены барабанные перепонки. Спрашивается, что было делать?

Ну, понятно, можно было показывать ему бумажки с отпечатанными словами. Но часть церемонии соискатель проводит с завязанными глазами! Ничего не оставалось, как прибегнуть к языку глухонемых, придуманному для подобных случаев. А я в этом деле, как и во многих, многих других, ужасно туп и неуклюж, а вдобавок невероятно, прямо-таки адски ленив. Когда дошло до дела, я осознал, как отвратительно, как невыносимо скучно передавать слова подобным способом. И что же вы думаете? До меня тут же дошло, что добрых две трети того, что я считал «абсолютно необходимым» для этого ритуала, на самом деле можно смело отбросить!

«В этот день мы многое поняли!»[3]



1. Я имею в виду такие критические замечания, как «Дать чему-либо определение невозможно», «Все аргументы замыкаются в кольцо» или «Все утверждения тавтологичны». Они справедливы, но на практике их приходится игнорировать, иначе обсуждать что бы то ни было станет невозможно. — Примеч. А. Кроули.

2. Отсылка к шуточной загадке: «Где оказался Моисей, когда погасла свеча? — В темноте».

3. Эту историю Кроули уже приводил в пример в одном из предыдущих писем (см. письмо 14, «Шум»).

© Перевод: Анна Блейз, 2020



Ссылки